А сегодня мне приснился сон.
По хорошему, по нему следовало бы рассказ написать, но я знаю, что не смогу — я плохо владею той стилистикой, в которой такое имело бы смысл писать.
Сначала мне долго снился дом — старинный, явно в прошлом или доходный дом, или вообще что-то плохо опознаваемое со сложной историей. Высокие потолки со сводами, лестничные пролеты разной высоты, длинные темные коридоры с многочисленными поворотами и ступеньками в самых неожиданных местах, окна в глубоких нишах, и очень многое в обстановке этого дома явно оставалось от очень разных времен, которые он пережил — столик на гнутых ножках у лестницы, пятисвечный канделябр с оплывшими свечами на подоконнике. Дом был в явно аварийном состоянии — у лестниц кое-где недоставало перил, с потолков осыпалась лепнина, в полу кое-где зияли странные проломы. Не всегда можно было даже понять, на каком этаже ты находишься — лестницы и переходы сложно сопрягались друг с другом, здесь пять ступенек вверх, тут три ступеньки вниз — и ориентация в простанстве полностью терялась, а из окон виднелись лишь потемневшие до черноты кирпичные стены в каких-то головокружительных неправдоподобных ракурсах. Тени бились по углам, как крылья гигантских летучих мышей, и что мне было нужно в этом здании, я не смогла бы сказать — не то я что-то искала, не то ждала кого-то. Я почти все время была не одна, но кто были мои спутники — не знаю, какие-то абстрактные знакомые. Не знаю даже, что это был за город — Москва, или Самара, или Рязань. Ставлю на Самару, но не уверена. С равным успехом может быть любой из этих трех городов.
Под лестницами и в темных дверных проемах время от времени шмыгали крысы, и я не боялась их — чтоб мне в реальной жизни такое бесстрашие — но старалась держаться от них подальше, потому что точно знала: они опасны, и они достаточно разумны — разумнее, чем принято ждать от животного.
А потом в одной из комнат в эркере я обнаруживаю секретер, а в нем — черную клеенчатую тетрадь большого размера, видимо, довольно старую, с пожелтевшими листами в клеточку, исписанную где-то на две трети разборчивым, но не слишком красивым крупным почерком квадратных очертаний. Часто в книгах упоминается, что почерк был характерно мужским или женским — я никогда не могу различить по почерку половую принадлежность писавшего. Но тут я просто откуда-то знала, что записки принадлежали мужчине.
Я начала читать, и дальше, как бывает в фильмах, после пары страниц я увидела того, кто это писал, и услышала его голос — голос, которым он рассказывает свою историю. Мужчина постарше меня, в кожаной куртке, с коротко стрижеными волосами, плотного сложения и не очень высокий... мужчина как мужчина.
Его, как жители Гаммельна Крысолова, пригласили для того, чтобы он вывел крыс из этого дома — он согласился. Он дрессировщик, специалист по психологии животных — так он себя называет в этих записках. Сперва он много рассуждает о том, что есть способы внушать животным то поведение, которое нужно человеку. Потом он начинает рассказывать о том, что происходит с ним в этом доме — про крыс и про то, как он собирается заставить их собраться и уйти, затем про крысу — самку, девочку — которой он спас жизнь, когда она то ли свалилась куда-то, то ли ее чем-то придавило. Потом в какой-то момент он признается, что хочет, чтобы каждая крысиха — именно крысиха, крыса-самка — из живущих здесь признала его вожаком, и поясняет, что это — единственный метод, которым может на его взгляд успешно работать дрессировщик: вливаться в сообщество животных и занимать в нем высшее место в иерархии...
И, уже просыпаясь, между дремотой и явью, я вдруг отчетливо поняла: он со временем стал крысиным королем.
Он превратился в крысу и живет здесь, в этом доме, где-то глубоко в подвале среди других крыс.
По хорошему, по нему следовало бы рассказ написать, но я знаю, что не смогу — я плохо владею той стилистикой, в которой такое имело бы смысл писать.
Сначала мне долго снился дом — старинный, явно в прошлом или доходный дом, или вообще что-то плохо опознаваемое со сложной историей. Высокие потолки со сводами, лестничные пролеты разной высоты, длинные темные коридоры с многочисленными поворотами и ступеньками в самых неожиданных местах, окна в глубоких нишах, и очень многое в обстановке этого дома явно оставалось от очень разных времен, которые он пережил — столик на гнутых ножках у лестницы, пятисвечный канделябр с оплывшими свечами на подоконнике. Дом был в явно аварийном состоянии — у лестниц кое-где недоставало перил, с потолков осыпалась лепнина, в полу кое-где зияли странные проломы. Не всегда можно было даже понять, на каком этаже ты находишься — лестницы и переходы сложно сопрягались друг с другом, здесь пять ступенек вверх, тут три ступеньки вниз — и ориентация в простанстве полностью терялась, а из окон виднелись лишь потемневшие до черноты кирпичные стены в каких-то головокружительных неправдоподобных ракурсах. Тени бились по углам, как крылья гигантских летучих мышей, и что мне было нужно в этом здании, я не смогла бы сказать — не то я что-то искала, не то ждала кого-то. Я почти все время была не одна, но кто были мои спутники — не знаю, какие-то абстрактные знакомые. Не знаю даже, что это был за город — Москва, или Самара, или Рязань. Ставлю на Самару, но не уверена. С равным успехом может быть любой из этих трех городов.
Под лестницами и в темных дверных проемах время от времени шмыгали крысы, и я не боялась их — чтоб мне в реальной жизни такое бесстрашие — но старалась держаться от них подальше, потому что точно знала: они опасны, и они достаточно разумны — разумнее, чем принято ждать от животного.
А потом в одной из комнат в эркере я обнаруживаю секретер, а в нем — черную клеенчатую тетрадь большого размера, видимо, довольно старую, с пожелтевшими листами в клеточку, исписанную где-то на две трети разборчивым, но не слишком красивым крупным почерком квадратных очертаний. Часто в книгах упоминается, что почерк был характерно мужским или женским — я никогда не могу различить по почерку половую принадлежность писавшего. Но тут я просто откуда-то знала, что записки принадлежали мужчине.
Я начала читать, и дальше, как бывает в фильмах, после пары страниц я увидела того, кто это писал, и услышала его голос — голос, которым он рассказывает свою историю. Мужчина постарше меня, в кожаной куртке, с коротко стрижеными волосами, плотного сложения и не очень высокий... мужчина как мужчина.
Его, как жители Гаммельна Крысолова, пригласили для того, чтобы он вывел крыс из этого дома — он согласился. Он дрессировщик, специалист по психологии животных — так он себя называет в этих записках. Сперва он много рассуждает о том, что есть способы внушать животным то поведение, которое нужно человеку. Потом он начинает рассказывать о том, что происходит с ним в этом доме — про крыс и про то, как он собирается заставить их собраться и уйти, затем про крысу — самку, девочку — которой он спас жизнь, когда она то ли свалилась куда-то, то ли ее чем-то придавило. Потом в какой-то момент он признается, что хочет, чтобы каждая крысиха — именно крысиха, крыса-самка — из живущих здесь признала его вожаком, и поясняет, что это — единственный метод, которым может на его взгляд успешно работать дрессировщик: вливаться в сообщество животных и занимать в нем высшее место в иерархии...
И, уже просыпаясь, между дремотой и явью, я вдруг отчетливо поняла: он со временем стал крысиным королем.
Он превратился в крысу и живет здесь, в этом доме, где-то глубоко в подвале среди других крыс.